Голосование пользователя

Усатый методично проверял снаряжение. Ходовая система - в норме! Навигация - порядок! Броня - укреплена! Антенны... немного барахлили. Занялся калибровкой.

Жена говорит, что надо отпустить воспоминания о службе и жить дальше. Все так говорят."Не лезь на рожон, Усатый, собирай фураж по ночам!". Они забыли то время, когда в этом доме жил кот. Кот, который убил Трехногого. С тех пор Усатый заботится не только о своей семье - но и о семье павшего товарища. И он знает, что однажды боги возьмут себе нового Зверя - это лишь вопрос времени. И о мирной жизни можно будет забыть.

Вот почему нужно было запасаться продовольствием прямо сейчас! Усатый дернулся: опять заныл шрам на брюхе, оставшийся в качестве трофея с Муравьиной Войны июня дветыщивосемьнадцатого...

Кегля был прав в том, что падать на пол в этом баре не стоило, хотя туристу повезло найти относительно чистое место.

- Ты живой? Дерни ногой, если у тебя сердечный приступ. - сказал клоун. Полежав какое-то время, Рауль наконец пошевелился, с трудом поднялся и сел на полу.

- Всё в порядке, ковбой! - успокоил Кеглю турист, поднимая вверх руку с растопыренной пятерней. - Так, всё, я снова в игре! Просто проверял свой опорно-двигательный аппарат. Да. До предела. На фактор стресса.

Синьорита озвучила свое "меню" и это, кажется, привлекло плавающее и безвольное, как дохлая рыбка в аквариуме, внимание нарко-туриста.

- Мне нравится твоя форма черепа! - сообщил он шлюхе, а потом снова обратился к своему новому знакомому, прошептав (так, что шлюха тоже отлично всё слышала): - Будь осторожен с этой черной мамбой, она разобьет тебе сердце!

Чуть пошатываясь, Рауль отошел в сторонку и сел на свободный стул, попытавшись прикурить сигарету, что так и висела у него в зубах, но безуспешно - добыть огонь щелчком пальцев не получалось. Когда он догадался достать зажигалку, дело пошло на лад и он с чувством затянулся. Несмотря на первоначальное угрожающее ощущение, это место начинало ему нравиться. Тут была крутая тусовка, особенно те семеро бородатых коротышек, что отбивали чечетку на барной стойке. "Если бы нацисты победили, этот бар стал бы их шестым рейхом!" - подумал Рауль.

ссылка

За чертой Светило всегда ярче, чем в её пределах. Так вам рассказывали старшие. А сейчас и того хуже, потому что единственным источником света вам служит костёр: крепкое, могучее сердце племени. Никогда вы ещё не подбирались к нему так близко. У самого пламени дозволено сидеть только вождю, шаману и лучшим добытчикам; а ваши руки ещё слишком коротки, чтобы утащить с собой целую пригоршню плодов, ваши ноги слишком слабы, чтобы угнаться за Древним, и сами вы — только-только готовитесь стать взрослыми.

Но уже скоро.

— Скоро, — говорит вождь, отгоняя собратьев-охотников от костра. Те покорно уступают вам место.

Трава мягкая. Вождь следит за тем, чтобы каждый из вас лёг на спину и коснулся затылком тёплой земли — так, чтобы многочисленные глаза Светила смотрели на вас с высоты. Они действительно смотрят. Так всегда начинаются ритуал — об этом вам тоже говорили.

Ритуал — он всегда перед испытанием, и после него тоже. Четверо ложатся вокруг костра, совсем близко, в самом сердечнике племени, и спят до утра. В первый раз им снятся одни сны, детские, а потом — совсем другие. Но рассказывать об этом нельзя. Сны — великая тайна.

Сегодня всё племя поёт вам колыбельную. Шершавые ладони отбивают ритм по земле, топчут траву, ведут за собой остальных. Тихий голос становится громче, взвивается ввысь вместе с сердечником-пламенем, посылает мурашки вниз по вашим спинам. Сегодня нет на свете никого важнее вас.

— Йарру, — искрится уголёк в костре.

— Тишь, — шелестят перья в волосах шамана.

— Тернэ, — стучат о землю наконечники копий.

— Венге, — воет ветер далёким эхом.

А потом, наконец, приходят они.

Сны.


Йарру

Огонь лижет твою щёку длинным, горячим языком, но ты знаешь: подниматься нельзя. Даже если на какую-то долю секунды жар становится нестерпимым, ты всё равно держишься. Как бы невзначай касаешься прохладного амулета на груди. Сопишь, поджимая пальцы ног. Вслушиваешься в песню племени, чтобы отвлечься. И засыпаешь — одним из последних.

* * *

— Бейся, — говорит тебе отец. У него большие губы, большие кулаки, большой подбородок — и голос тоже как будто бы очень-очень большой. Больше обычного.

— Бейся, — повторяет он.

Перед тобой человек. Нет, страж. Нет, не человек и не страж — что-то другое. Тьфу, глупости... Человек. И выглядит по-человечески: повыше тебя, покрепче, с тронутыми Светилом плечами и жаркой уверенностью в глазах. Тянет к тебе руки, сверкает свирепым оскалом. Отец хочет, чтобы вы бились — и это, видно, какая-то проверка. Братья рядом склоняют головы, настороженно ждут. Отец хмурит брови. Большие, косматые.

А ты... Ты совершенно не знаешь, что делать.


Тишь

Племя звучит, костёр полыхает, тысячи очей Светила смотрят на тебя в вышине, но ты никак не можешь заснуть. Почему — не знаешь. Ты специально бодрствовал последние ночи, повторяя наставления учителя перед испытанием, но сейчас сомкнуть глаза почему-то не удаётся. Слишком жарко. Вдыхаешь множество запахов: гарь под костром-сердечником, пот чужих тел, терпкий травянистый аромат как будто из ниоткуда, запах пламени, запах знакомых, запах их песни...

Жарко.

Неожиданно прохладная ладонь ложится тебе на лоб: ладонь знакомая, морщинистая. Учитель касается горячей кожи своими спокойными пальцами и вкладывает что-то в твою ладонь. Что-то холодное. А потом шепчет — только это и позволяет тебе заснуть.

* * *

Узнаёшь в щуплом мальчишке Йарру, в нависающей над ним фигуре — вождя. А того, кто стоит напротив них, не узнаёшь. Он страшен: заросшее шерстью лицо, толстые лапы, крепкие зубы, и каждый — шириной с твою собственную ладонь, не меньше. Боишься.

— Помоги ему победить, — шепчет голос учителя совсем рядом. Ты знаешь, что спишь, но указание исходит от настоящего шамана. От того, что дал тебе прохладу и помог погрузиться в сон.

— Спой ему яростную песнь, — говорит он снова.

Ты знаешь все песни на свете.


Тернэ

У костра тепло. Ночами ты иногда замерзаешь, но сейчас всё в порядке. И племя поёт специально для тебя, и присутствие остальных ощущается почти кожей. Твои ступни смотрят в макушку Йарру, а позади шуршат в траве пятки Венге. Чувствуешь покой. Чувствуешь усталость.

Чувствуешь дом.

* * *

А потом всё вдруг застывает и темнеет. Ни света костра, ни песни соплеменников — ничего. Только тёмная чаща — одна из тех, что виднелись иногда за чертой — и ты посреди неё. Один.

А тот, другой, догоняет.

Ты точно не знаешь, кто он. Страшный — да. Опасный — тоже. Иной. Такой, с каким тебе пока не совладать. Молодые стражи любили хвастать, но ты не из таких, ты точно знаешь, когда противнику лучше уступить. Остальные обозвали бы тебя трусом за такие мысли.

А может, Тернэ, ты и вправду всего лишь трус?


Венге

Трава щекочет тебе спину, шею, мочку уха. Пробирается ловко меж пальцами, шелестит в такт песне. И ты тоже чуть-чуть шелестишь. Тебе нравится всё это: общий ритм, общее дыхание, бережно обнимающий за плечи огонь и то, как наблюдает за тобой Светило. Всеми глазами одновременно. Однажды ты подслушала слова шамана. Теперь знаешь: из этих глаз можно составлять причудливые узоры, и каждый обязательно будет значить что-то важное.

Пробуешь наугад. Соединяешь одно не мигающее око с другим, второе — с третьим, третье — с четвёртым...

И погружаешься в сон раньше всех.

* * *

Мать кричит тебе вслед:

— Венге!

Мать, кажется, плачет. Когда она плачет, над носом у неё появляется морщинка — тонкая и глубокая, как ручеёк в знакомом тебе залеске. Но сейчас у тебя своя дорога, и мать стремительно остаётся позади. А ты жадно вдыхаешь травянистый запах и быстрее взрываешь землю пятками.

— Вернись!

Точно плачет. Обычно тебе хватает одного слова, чтобы понять, как она себя чувствует, но сейчас все смыслы ускользают в свистящих порывах ветра. Это всё потому, что ты бежишь очень быстро. А мать продолжает плакать.

Колючки врезаются тебе в плечи, листья больно шлёпают по лицу, и ты не можешь сказать наверняка, за чем гонишься. Зато точно знаешь: это «что-то» нужно тебе.

Очень. Нужно.

-Лиззи!
Вернувшись с кладбища в приподнятом настроении Бвана заметил знакомую, с ней явно было что-то не так... может быть подкрасилась? Или просто пыль осела.
-Что с тобой? Стоп, ничего не говори! Вот, возьми это, у Большого умного слизня, у него есть чистая вода в красивых блестяшках.

Силой коперацеи и военной тактики, если таковой можно назвать манёвр "Наброситься всей кучей и бить пока не перестанет шевелиться", Гриша был повержен, а с помощью полученных от него средств добыта карта. Однако сворачивать временный лагерь изрядно поредевшего, но окрепшего отряда по мнению Сола пока не стоило. А Сол своё мнение выражал громко, настойчиво и вовсю пользуясь тем, что больше(но не факт что сильнее) него теперь был разве что Сержант, да и то если перестанет сутулиться, к чему ещё добавлялись топор, штаны и сложные умные слова. Для начала хобгоблин заявил, что павших бойцов требуется похоронить, потому что "Нада!" и "Шоб не воняли!". Похороны заключались в спихивании того, что осталось от менее удачливых и/или прочных в накопанные Солом ранее ямы с последующим закапыванием и втыканием в холмик земли креста из палок. По словам хобгоблина следовало бы ещё повесить на крест шлем и оставить на могиле оружие, но таковые предметы в состоянии, позволяющем без зазрения совести бросить их на поляне нашлись не у всех, что вызвало громкую и малоцензурную тираду о том, что со снаряжением, особенно защитным, у отряда полный швах. После этого Сол заглянул в Хламотрон на предмет посмотреть, не появилось ли там чего нового, что можно было бы приобрести для исправления этого самого шваха. Обезглавленную тушу Гриши, впрочем, Головотяп закапывать не торопился, то ли потому, что ему не улыбалось копать яму таких размеров, то ли из-за того, что её было удобно использовать как трибуну.

- Короче слушать сюда, абьясняю адин раз!, - вещал хобгоблин, взгромоздившись со своим топором на убитого тролля, - Думаете мы его грохнули, потомушто сильные дохера?, - Сол топнул ногой по туше, - Нихера! Мы его грохнули потомушто нас многа! Так работает коперацея! Как говорил мой сержант...Да не ты, другой! Так вот, как говорил мой сержант:"Одна голова хорошо, но её легко отрубить!"!. По одному тролль нас давит, кучей мы валим его на бок, ломаем ноги и оттяпываем башку! Мы должны соглавсовывать наши действия! Это значит что действия одного надо всовывать в действия другого, штоб они в всовокупности образовывали большое действие! Понели?! Не? Ща покажу. Ты, с картой, Шорсть! У тебя карта, буш картограф. Читай карту, планируй маршрут! Пока он будет читать карту, остальные собираются в кучи как минимум по двое и топают добывать монеты и прочее! Кроме слизней, слизни сидят здесь, чтобы лечить тех, кто огребёт на добыче и следят за награб...накопленным! Зачем подвое? А шоб если один огребёт, второй помох ему доползти до слизней раньше, чем он отбросит коньки и кончит как эта, которая была симпатичная, а приползла страшная, как моя жизнь и сдохла! Понели?, - хобгоблин спрыгнул с Гриши на землю и закинул топор на плечо, - Хто со мной в лес?

- Ээээ, ты ктоааа?! - Когда вместо кубического слизня лечить Добролизю пришел какой-то незнакомый скелет, Кнотт, мягко говоря, удивился. Думал уже, какой-то новичок решил подшустрить и за чужой счет опыта поднять, может даже вместе с монетками.
Замахнулся на него гоблин, хотел было даже превентивно в морду дать, чтоб, значит, не покушался тут на чужих лекарей, но уверенный вид незнакомца и подозрительно знакомая железная нога его все же смутили.
- Шорсть, ты что ли? - пригляделся подозрительно. В затылке почесал, - Как-то ты резко похудел.

На самом просить и без того патрулировавшего поляну в ожидании нуждающихся в помощи друзей Добролизю было совершенно лишним. Повышенно целебный и дружелюбный слизень чуть ли не налетел на обратившегося к нему крыса, пытаясь усадить и уложить пациента перед тем как приступить к смазыванию и втиранию ставшей заметно более целебной слизи. Одновременно выливая в голову Шорстя потоки телепатической симпатии - "Сейчас-сейчас, друг", "Все будет хорошо", "Не расстраивайся на счет запаха, главное ты жив!", "Как тебя зовут? Я - Добролизя!", "Что такое уголь?". К сожалению, в первую очередь самого Добролизи, слизень был пока еще не настолько чудесным что бы давать возможность отращивать утерянные конечности, однако культяпка была приведена в более-менее приличный вид, перестав болеть, кровоточить и угрожать инфекцией. Не избежала порции целебного внимания и мордочка Шорстя, глаз, ухо и нос были приведены в условно первозданный вид. А на последок крыса еще раз обняли ложноножками, погладили по голове еще раз сообщив что он друг, а друзей не бросают, даже если у тех испортился живот.

Следующим, менее благодарным и вообще кажется не ожидавшим внезапного медосмотра пациентом оказался Белка. Что впрочем ничуть не расстроило Добролизю, во-первых готового помогать окружающим совершенно бескорыстно, во-вторых уверенного что гоблин просто стеснялся и не верил своему счастью. Тем более что склизкая, но кажется приятная процедура успешно исцелила полученную от капкана рану за одно давая возможность представиться и поделиться предвкушением Приключения.

К несчастью на этом медицинские успехи слизня пока что окончились, слизь оказалась бессильна перед треснувшем черепом скелета Линка, и травмой громко страдавшего Шмыря вынужденного довольствоваться искренними и теплыми утешениями.

ссылка

"Хэй! Хэй! Хэй!"
Лепреконы улавливают желания Элли, лепреконы ей нравятся. Лютует в девице жажда, жажда мести за "нас_рать". Не испугать Элли, ничем не испугать. Лютует и стихает.
И тот, который не успел убежать, бесит ее сейчас неимоверно, бесит своим присутствием, как последний, кто напоминает ей, как упоительно мог бы сложиться вечер. Вечер в любви, к примеру, хоть ей теперь и недоделанные мачо наверху ни к чему, осталось дело только вот до этого урода.
Элли оставляет его на растерзание своим спутникам.
Элли абсолютно уверена в них.

Элли идет к кабатчику, идет медленно, несмотря на жгучее латино, что льется-вырывается из уст леприконов. Каждая клетка тела слышит музыку и отзывается ей, только Элли не спешит - предвкушение удовольствия абсолютно неотделимая от самого удовольствия часть. А это ведь удовольствие: отравить взглядом, манящим разворотом реверса спутать все мысли и отменить планы, чтобы потом ударить. Элли подходит близко-близко и, томно-томно дыша, бьет в лоб хозяина кабака рукой, в которой зажат пистолет. Немного исподтишка. Чуть с обидой. Так могут стукнуть ложкой по лбу нерадивого ребенка, что шалит, сидя за столом. Так, только чуть сильней, ребенки милые, а кабатчик старый и сморщенный.
"Хэй! Хэй! Хэй!"

Она уже готова отсюда уйти теперь, нооооо...
Заказывает кофе.
Отчаянный разворот на носочкам и в ритме ча-ча-ча омывает виски оцарапанную руку. Ранка жжет и пощипывает, это приятно, это провозглашает жизнь. Элли сует одну бутылку виски запазуху и раскидывает еще парочку своим спутникам. Тотошка ловит пастью, Лев прижимает к полу лапой.
И на последних аккордах мелодии Элли садится за стойку и получает заказываемый кофе. Горячий, дымный, мягкий, с вишневым сиропом и сливками, с высоченной пеной и надписью "я тебя люблю" карамелькой наверху. В уютной кружке. К кофе прилагаются митенки. Это так мило. Элли нравится местный бариста.
Место тут же становится волшебным. Элли закрывает глаза. Только один глоток, в котором, кажется, сконцентрировано все удовольствие этого мира!
Медленно поднимается, оставляя митенки себе. Им пора, им пора к мастеру.
И Гудвину.
- Я - Элли! Слышали все? Я - Элли, и я иду к Гудвину! У меня есть дело к этому барыге! Передайте ему, что я иду, пусть трепещет и предвкушает.
Завтра все они станут для местных легендой, они обрастут слухами, покроются божественной силой неуязвимых.
Это приятно, хоть и не главное. Элли есть дело только найти настоящего мужика. Мужчину.
Хоть и кажется ей, уже нашла, одного во многих, четверо сильных с ней, четверо лучших, и поистине будь они людьми, сердце Элли разорвалось бы в клочья, обреченное на столь злой выбор. Или пришлось бы организовать гарем.

Впечатался шар стальной в щит вражеский, да и раскрошил его в щепки. И улыбнулся Дош под маской грустной, когда Шарль следом рубанул, напрочь конечность оруженосца ретивого отрывая. Сработались значит, сейчас еще чуть... А что там за херня сверху летит?..
"Омммммммммммммммм!" — вдруг сказал мир вокруг.
Звучно так, громогласно. И ничего больше вокруг не стало, кроме этого "Оммммммммм!" Сразу вспомнился старый и давно позабытый Мирагар, и звон колокольный, который защитников крепости в кровавую кашу молол, а выживших в марионеток безвольных превращал. Улицы вспомнились, не очень эстетично, но очень масштабно телами украшенные. Привкус смерти во рту, пока в очереди "на распределение" стоял, и выбор грядущий видел: четко-определенное "четвертовать", или смутно-подозрительное "на подвал". Палец указующий и судьбоносный на фоне яркого пламенного зарева, в котором очередной "четвертованный" догорал.
Потом откатило вдруг. Пламя из кострового превратилось в магическое, потолок прожигающее, но угасающее быстро. Палец судьбоносный и вовсе исчез. А звуки сквозь звон пробиваться начали, но такие какие-то тусклые, будто не шлем железный у Доша на голове был, а одеяло теплое и стеганое. И сквозь щели смотровые все как в тумане вокруг.
Тряханул Дош головой осторожно, носом шмыгнул, кровь прямо в маску сплевывая. Понял, что устоял на ногах после удара. А значит, время ответки.
Шарль что-то кричал рядом, но Дош понимал его слабо. "Ебашь" вот знакомое услышал, и подумал, что правильно это. Надо ебашить. Вот только сам он нынче не в том состоянии, чтобы как следует исполнить. Поэтому другую задумку сделает.
Хуйло это железное молотом, значит, махает ловко? Так мы его сейчас...

Общее

В доме погас свет. Был мир полон поверхностей блестящих и очертаний чётких. Стал - звуков и смутных контуров в темноте. Кто-то кашлянул, а кто-то посмотрел по сторонам, как будто это имеет смысл: кругом темно, хоть выколи глаз.

Джессика сидит на полу, поджав колени к подбородку, курит и говорит. Превратила тарелку в пепельницу, сверкающая фаянсовая поверхность обезображена раздавленными окурками.

- Нет, мы все в своем уме. Прибой разговаривал с Мадлен, она сама мне рассказала; и со мной; и с тобой, Мэтт. Ты думаешь, с чего это ты ходил вдоль берега с камерой? Такая уж у тебя манера говорить - через объектив - верно? Оно нас хочет. Вы никогда фольклором не интересовались, нет?

Пауза. Джесс по очереди смотрит на Мэтта, Джероми, Малкольма. Одержимые местными байками среди них отсутствуют. Кажется. А зря. Она сама сейчас поверит во что угодно. В кровь Морского Народа, в родовые проклятия... А завтра - уже не поверит. Если это завтра наступит.

- Не интересовались. Ну ладно. При желании все это можно списать на сезонную депрессию. Дефицит солнечного света. Плохую наследственность. Подавленные эмоции. Вытесненные комплексы. Что угодно.
Пауза. Джесс затягивается следующей сигаретой. Осознает, что ее никто не слушает и что говорит она с самой собой. Острова в океане сейчас ближе друг к другу, чем эти пятеро. Каждый в своей собственной далекой-далекой галактике. Может быть, все дело именно в этом. Мэтт берет нож - ладно так, словно всю жизнь держал в руках сталь. Это ее не напрягает. Мэтт боится, как и она сама, вот и вооружается на всякий случай.

- Главное, что нам с этим делать? Оно нас просто так не отпустит. Оно слишком большое. Скоро сюда приедут...

Пауза. Джессика рассеянно смотрит за окно на свинцовые потоки воды, бьющие в стекла. В кухне полумрак. Разверзлись хляби небесные. Наверное, так начинался Всемирный Потоп. Они должны уже вот-вот приехать! Не будет этого, спокойно думает она. Разве можно пробиться сквозь эту ярость воды и ветра?

- Может быть, мы легко отделаемся. Получим диагноз "острый психоз" или "шизофрения", когда наступит ремиссия, выйдем из клиники. Дальше что? Можно уехать навсегда - куда-нибудь на пустынное нагорье, где даже дождь - большая редкость... И год спустя захлебнуться в бассейне, в собственной ванной или в стакане воды. Оно нас везде достанет, потому что на самом деле оно внутри. Можно пойти ему навстречу... это будет архетипично и по-своему красиво. "И с тех пор их никто не видел, лишь в ненастные дни в конце сентября в старом коттедже близ Сен-Коув люди замечали..." ах да, вы же не любите фольклор. Это будет чистое самоубийство. Зато, может быть, перед тем, как умереть, мы все поймем...

Она еще хочет сказать: Нам надо быть всем вместе, тогда все будет хорошо. Люди всегда цепляются друг за друга... Но она ничего не говорит. Пауза.

Звон стекла разрывает повисшую тишину.
- Это, наверное, Кинг, - говорит Джессика, швыряя очередной окурок в тарелку. Пес убежал, когда Малкольма скрутило. Сперва ярость, потом страх и паника, наверное, так и было. - Своротил что-нибудь со страха. Пойду взгляну...

Джессика встает и идет к лестнице, потом в спальни, наверх.

Смерть скрипит под ногой. Хрустит костями земли и пеплом рассыпается. Каждый осторожный беззвучный шаг вонзается в плоть реальности ужасающим ревом. Раскатами весенних гроз. Заставляет морщиться, сжимать до скрипа саднящие челюсти. И упрямо идти вперед.

Под серебряными тенями серых гигантов, корнями сплелись чужие правила чужих игр. Опутала мхами иная правда мир без привычных точек опоры. Здесь не действуют законы, к каким ты привыкла. Здесь сердце бьется в ином ритме. Иначе дышится. Иначе видится. Здесь не место тебе.
И замрет Анья в нерешительности один раз. Коснется рукой шершавого ствола. Неуверенно обернется, будто след потеряла. Словно не знает, куда идти дальше. Знает. Она всегда знает. Направление только выбрать бы. Не ошибиться. На плаху своего неожиданного альтруизма не лечь головой, подставляя шею клинку судьбы.
Вдох. Выдох.
И дальше. По сухим трупам чужих вер и религий. По миру, который никогда не понять. Пытаясь отринуть страхи, запихнуть подальше. Не прислушиваться к подлому шепотку в голове, твердящему о том, что теперь назад дороги нет. Что больше не видать им с Дагдаром стен Фатты.

Все горше становится воздух. Все ядовитее запах дыма. И рука сама собой хватает подол плаща, поднося к лицу, пытаясь защитить легкие от смрада догорающего пространства.

Был дом. Стоял, манил светом теплым в маленьких окошках. Была жизнь. Правильная, тяжелая и настоящая.
Все выгорело дотла. Все сгинуло. В пепел обратилось, устлав землю пушистым трухлявым ковром.
И крепче сжимаются зубы. А взгляд все острее. Смотрит вперед, не мигая. Тщетно пытаясь отбросить образы былого.

Шипение вырывает из очарования пожарища. Заставляет бросить косой взгляд на Дагдара, прошептав едва слышно в ответ:
- Мне нужно было убедиться. А тебе нужно научиться смотреть, куда ты идешь.
Болотисто-зеленый взгляд впивается снова в полыхающие бутоны голодного рыжего цветка. В его алчную первородную злобу.
- В Фатте должны узнать об этом, - тихо-тихо говорит.
А слух все пытается урвать хотя бы намек на жизнь. Крики. Плач. Хриплые стоны. Хоть что-то.
Ничего.
- Идем.
Никого.
- Быстрее.

Практически не слыша Фрею, Берттул разглядывал невзрачную, бесполезную на первый взгляд травинку. Да что там травинку, маленький кусочек стебелька, отличающийся от самой обыкновенной соломы только красноватым цветом! Он даже не слушал находящуюся рядом паучиху, а просто молча смотрел на своё спасенье, на неожиданно привалившее счастье, на это чудо! Травник даже не мог думать, не то что говорить, для него сейчас слова Фреи были не более чем еле слышный и осознаваемый краем сознания гул и шипение, на который Берттул не хотел, не пытался и не думал обращать внимания. Несколько раз глубоко вздохнув, ущипнув себя и зажмурив глаза, он понял что это не сон, а реальность, вот он в камере, которая пару минут назад казалась ему холодной и сырой, вот рядом паучиха, ещё недавно такая страшная, а рядом лежит скелет, которому не повезло и он останется здесь до скончания веков. Ему уже не было так грустно и страшно, он не обращал внимания на происходящее рядом. Он уже не умирал от безысходности и отчаянья, ему не хотелось пить и есть. Ещё через несколько секунд Берттул упал на спину и безумно расхохотался от счастья, даже не размышляя о боли, не думая о мхе который нашёл и таинственных карликов, которые его сюда притащили. Травнику и в голову не приходило что он мог ошибиться, что было вероятно, поскольку он ни разу не видел эту траву, только пару раз слышал о ней. В глубине души он понимал, что если это окажется просто солома, то он умрёт. Он умрёт от отчаянья. Даже не пытаясь больше выбраться. Не питаясь, не думая о чём либо. У него просто опустятся руки. В то же время, его сознание отдыхало, находилось в ступоре или просто спало.
Вскоре, после нескольких минут, а может и часов беспамятства, к Берттулу начал возвращаться разум. В голове уже крутились разные мысли. Он вспоминал всё что помнил об этой траве. Однако в голове крутилось только стихотворение, которое он однажды услышал.
-В Иванов день набраться духу
И в лес идти в полночный час,
Где будет филин глухо ухать,
Где от его зеленых глаз
Похолодеют руки-ноги
И с места не сойти никак,
Но где уж нет иной дороги,
Как только в самый буерак.
От влажных запахов цветочных
Начнет кружиться голова.
И будет в тихий час урочный
Цвести огнем разрыв-трава.

Схвати цветок, беги по лесу,
Он все замки тебе сорвет.
Освободит красу-принцессу
Из-за чугунных тех ворот. - Произнёс он полу-шёпотом, сжимая в руках своё спасенье, ища глазами паучиху Фрею.

ПАТРОНЫ! ПАТРОНЫ ПАТРОНЧИКИ-ПАТРОНЫЫЫЫ!
Не обращая внимание на тычок поддых, упал на колени, схватив почти целую ленту. Обнял, к сердцу прижал. Слезы все же брызнули - но это были уже слезы радости.
Вера не будет голодать!
Покормил ее быстро, сноровисто, обмотав висящую ленту вокруг сутулых плеч и вправив конец прямо В НЕЕ.
Застонал счастливо.
Сыта и довольна! Она довольна! Она улыбается!
Как хорошо!
Но что-то бередит душу Стреляя. И они оба знают, что.
Тихонько, осторожно, чтоб она не заметила, глянул в сторону стремительно убывающей горы пушек. Отвел взгляд стыдливо.
И, ненавидя себя, снова глянул.
Вера стара и истрепана. А они... Они молоды, красивы. А как пахнут, как пахнут!..
- Я... - Заговорил, нежно к пулемету своему обращаясь. - Я... Там же в них патроны могут быть, понимаешь? Я их тебе отдам. А ее... Если найду, понимаешь? Ее только для патронов. Мы с ней не будем... Стрелять. Честно.
И ринулся вперед, к пушкам, размахивая отверткой, причитая и самого себя ненавидя, слыша укоряющее молчание Веры.
Конечно, она ему не поверила. Насквозь его видит. Да кого он пытался обмануть?
- Прости, прости, прости... - Хнычет, все быстрее перебирая вороную сталь новехоньких пушек.

музыка ссылка

Дубьём и сталью подтверждён, русский закон суров:
Не смеют вороги ходить вдоль русских берегов,
Где хмурое море ползет в залив к подножью прибрежных гор.
Не смеют враги в поля вступать, в бескрайних равнин простор.
А если кто нарушит запрет, то только на риск свой и страх.
И денно и нощно богатыри несут свой дозор на постах.


Плечо к плечу и к руке рука, стоят побратимы стеной
Не ради богатства стоят и бдят, иль славы боевой.
Чтоб врага встречать лицом к лицу и грудью столкнувшись в грудь.
И чтобы враг больше думать не смел на земли Руси посягнуть,
Бить его в гриву и в хвост, не щадя, копьём, мечом и стрелой
Пока весь их басурманский род не узнает правды простой:
Если силой у русича будешь брать, сто крат получишь в ответ,
Но если придёшь как гость или друг, тебе преграды нет.
Тугарам это понять не дано - дикий тугары народ.
Тугары ходят в набеги давно, идут на Русь каждый год.


Земли удобреньем лежат на ней, попробовав русичей крепь,
А те кто выжили тайной тропой уходят в тугарскую степь.
И если один на сто тугар русич погиб в боях,
Этой же ночью вся Орда пирует в своих шатрах.
Но есть средь тугар тот, кто смерти в лицо смеётся, год от года злей
Лихой наездник и меткий стрелок - опасный Тугарин Змей.
И плохо приходится богатырям, если в степи по весне
Видели люди коня вороного со всадником на спине.
Тот конь Обгоняющий Ветер был, дитя тугарских степей,
А если тугары отпор получали, бегством спасался Змей.
Чтобы вернуться в обличье ином и нападать с небес.
Не укроет тогда от Змея зубов ни горы, ни тёмный лес.
Но есть герои и в русской стране, способные дать отпор:
Могуч как скала, кровь и соль от земли - богатырь Святогор


Не разила его тугар стрела и сабля его не брала.
Не раз Святогор догонял в степи Змея, исчадие зла.
Но Змей хитёр, и с давних пор ответ у него простой.
Если Змея сумел настичь, не зевай, иначе взметнётся стрелой
В небо, где звёзды смотрят и днём, где воздух холоден и пуст
Не дано Святогору ввысь взмывать, туда, где укрылся трус.
Тридцать лет по степям Руси и Орды гонял Святогор врага.
Валилась наземь от взгляда его тугарская мелюзга.
Только Змей смеялся над богатырём, что был прикован к земле,
Низвергая с высот огонь и дым, сжимая ветер в крыле.
Не дался Святогору Тугарин Змей, время его не пришло.
Унесло на запад богатыря военное ремесло,
Когда Король-Солнце кликнул клич, сзывая на смертный бой.
Остался Руси рубеж сторожить Святогора внук Громобой.
Ярослав последовал за отцом, на смерти и жизни войну.
Где спина к спине разили они врагов за волной волну.


Ни нежить, ни демоны не могли сразить русских богатырей
Пока не встал во главе мёртвых орд тот враг, что всех страшней.
Кощей-Чернокнижник своею рукой жизнь Святогора отнял
Но душу и тело отнять не смог — их Ярослав отстоял.
Когда Короля-Колдуна орда растаяла в свете святом,
Ярослав в лучезарных остался войсках, ведомый своим божеством.
Богатыря-паладина сын, Громобой, встал лицом на юг.
Чтобы деда пост достойно держать, коль тугары нагрянут вдруг.
На коне Россинанте своём боевом Громобой по небу скакал.
Чуть потускнел степного злодея, Тугарина Змея оскал.
Теперь Обгоняющий Ветер стоит на привязи в ханском шатре.
А Змей зубами скрипит и шипит в мрачных думах о богатыре.
По небу угрём извивался злодей, но повелось с той поры -
Не часто стояли вдоль русских границ тугарские шатры.
Но Змей хитёр, и с давних пор ответ у него простой:
Если силой богатыря не взять, погуби чужой рукой.
К Кощею Змей пошел на поклон и с ним заключил союз.
Чтоб Громобоя с конём извести, а с ними и всех урус.
И жизнь и душу и свой народ продал за силу, подлец.
Чтобы на веки посеять смерть, принести людям страшный конец.
Стал Змей Тугарин нежить, вирм, мёртвые поднял полки.
Думал, что Громобоя поймал в гнилого болота силки.
Да только наш Громобой не таков, чтоб попав в ловушку врага,
Не попытался, силы собрав, взять судьбу за рога.
Ибо русский обычай суров и строг - лучше стали подставить грудь,
Чем беспомощному среди упырей позволить себе утонуть.

музыка ссылка

Талисман на груди несёт богатырь - мешочек земли родной
В ней сила та, что русским только дано понять всей душой.
В ней запах пашни, цветов и трав, березовый дёготь густой,
В ней песня, что бабы в полях поют с невнятной щемящей тоской,
В ней смех детей, кулачный бой, невинности скромный взгляд,
Босая девчонка, что гонит на луг троих худющих козлят,
Венок из цветов в волосах густых, из печки идущий дым,
И яблоня стонет, к земле клонясь, яблоком налитым.
В ней солнечный свет, колокольный звон, малинник в лесу густой,
И мужики на медведя идут, с собой взяв лишь кол простой.
В ней кузницы звон и звон косы, что правит точилом жнец,
Священник простой, что союз заключил двух пламенных сердец.
Вся сила русской земли родной в мешочке том заключена
Тому не дано её победить, чья душа злобна и черна.

музыка ссылка

Персты в мешок Громобой опустил, в мешок, что у сердца висит,
Что источником силы богатыря с горой под завязку набит.
Воззвал Громобой средь болота стоя средь ворогов неживых:
"Родная земля, помоги защитить тебя и детей твоих.
Дай силу мне чтобы перемочь колдунство Кощея-лича
Чтоб Змея смог заставить я отныне навек замолчать.
Возьми огонь, что с рожденья горит в моей истомлённой душе
Чтобы я защитил сирот и вдов, и выгнал тугар взашей".
Так говорил Громобой-богатырь, скрючившись словно старик.
Не о позоре думал он, не о жизни своей в тот миг.
Если бы мог обменять свою жизнь за жизни своих друзей,
Он дал бы жизнь, за ценой не стоя, отдал бы её скорей.
Но Змею витязя жизнь не нужна, Змею нужен позор
Чтоб доказать, что внук так же слаб, как дед его, Святогор.
Качалась тина, струилась вода, клубился туманный кров,
И было слышно, как капала кровь, но не было слышно слов.
Пробился сквозь ветер и сквозь туман Росинанта жалобный стон.
Видно, также как витязь, верный конь упырями в кольце окружён.
"Проклятый туман! Хоть бы ветер дохнул сдуть у меня с груди
Облачный пар, чтобы я сумел увидеть что впереди!"
На взводе ухо, на взводе глаз, рот скважиной на лице.
Чтоб услышать коня, в какой он стороне, в каком болота конце.
(Росинант Громобою не просто конь, Росинант самый верный друг),
Чтоб услышав стон, угадать, где он, бежать к нему на звук.
А там и Змея бить, не жалеть, оседлав вольный ветер в выси.
Там где нет тумана Кощея-лича, там где неба видится синь.
А если коня не удастся спасти, Громобой отомстит и сам.
Он десницу сжал, отмахнулся рукой, ударил по головам.
И тугарская шапка осталась в руке, но тугарином не был упырь.
Чтобы коню хоть как-то помочь, в туман закричал богатырь:
"Волчья ты сыть, травяной мешок, Росинант, держись, не робей.
Бей копытами, грудью бей проклятых тугар-упырей.
Не время нам себя жалеть, богатырский ответ простой:
Русь не щадя живота защищать, или я не Громобой.
Отведает Змей силы русской земли, иль я не Златой Кулак
С тобой, без тебя - Росинант, прости - но будет повержен враг".
Качалась тина, струилась вода, клубился туманный кров,
И было слышно, как капала кровь, но не было слышно слов.

Синячил Борода вовсю. То ли еще дело - такая заруба не каждый день бывает. Это он уж понял, когда отходили - глаза разул да охренел. Горит все, братьев полегло нехило, а поранено - так вообще. И выходит так, что врагов они положили, ну, наверное, тыщи полторы или три. А Борода из них - тыщ семь или даже четыре.
Ну, не силен он в счете. Зато в ратных подвигах - силен. Так что отметить надо как следует, тем более без царапины вернулся-то. Даже стыдно чуток.
Жрет за десятерых. Пьет - за сотню. Пьет до визга свинячьего. То песни орет, то плачет, аки ребенок, то блюет. Когда совсем невмоготу становится - колечко свое волшебное надевает, трезвеет тут же, да опять пьет.
И не остановить его. Как скажет кто - мол, хватит уж, спать иди, оставь другим чего-нибудь, герой сраный - так зыркнет жутко, кулачище-наковальню под нос сунет.
"Чем пахнет?" - Спросит гулко. И сам ответит: "Могилой."
И с Недомерком на бру-де-шмафт чарку опрокинет. И еще разок. Недомерок - он мужик правильный, хоть с чертями в башке и шилом в жопе. С ним и мильен врагов порубать можно, и фруктов в саду спиздить. Недомерка Борода уважает.
- Я Недомерка ув-в-вжаю! Суки, кто будет смеяться над Н... Недо...
Нарастает ком в горле. Стремительно вверх несется, обрывая проникновенную речь. В глазах темнеет, а изо рта фонтаном вырывается вонючая жижа.
Буээээ!
Падает Борода на стол, разламывая его на две ровные половинки, аки топор дровину. Щедро орошает окрестности. К колечку тянется - еще вот-вот, и отпустит!..
Не успевает. Вырубается. Засыпает в блевотине посреди разломанного стола.
Погеройствовал - можно и на боковую.

- О..йа!
Оин хлопул себя по лбу и извлек свой "аппарат для общения со страдающими дефектами речи". Он же - слуховой рожок.
Вытряхнув пыль из агрегата некогда бывшего частью героического шлема, канонир заливатски сдвинул оный шлем в сторону и в буквальном смысле ввернул рожок себе в ухо, так что раструб его оказался направлен на собеседника.

Жадно покосившись на энергетик, Оин между тем к кружкам не прикоснулся, постучав пальцем по лежащему на столе бланку.
- Орушейный федомость. Подписывайтунг.
Дело прежде всего, значится.

-БЛЯЯЯЯЯЯ!!!

Прокричал с досады и испуга одновременно паренёк, и дал по тормозам, чтоб хоть как-то смягчить удар. Бум. Машина влетела в стенку, а Владимира от машинного выкидыша удержали ремни и подушки безопасности.

Она любила ночные смены. Бетани может сколько угодно за глаза называть её умалишенной, но ей нравилось работать в ночную смену. И что тут можно не любить? С каждым часом посетителей всё меньше, их голоса - всё тише, жесты - всё спокойнее. Они устало улыбаются, бормочут благодарности, и оставляют чаевые. Да-да, чаевых вечером оставляют куда больше - ведь все семейные люди сидят по домам, а здесь ужинают только одиночки, у которых всегда денег больше. Понятно, будь "Закат" баром, тут бы было куда менее спокойно, но ни Зои, ни её муж, Захари, не хотели продавать алкоголь, даже если это бы и принесло больше денег. Змеево питьё - говорила о нём Зои, сжимая в кулаке серебряный крестик.
Давно стихли голоса, лишь шелест шин за окном не давал тишине пасть на одинокий ресторанчик - шелест шин и шуршание бумаг.

Парень, читавший свои бумажки за столиком у двери определённо был шпионом, - Зои была уверена в этом. Это сосредоточенное лицо, эти фальшиво румяные щёки, какие бывают только в детских рассказах, этот деланно наивный взгляд, с которым он прижимал свои бумаги к груди, когда Зои подходила забрать очередную чашку молока - молока, подумайте, не кофе и колы в такой-то поздний час!
Зои не было дела до шпионов. Коммунисты, социалисты, - даже анархистам, что бы они там не говорили, всё равно будет нужно место, где они смогут выпить чашку кофе и съесть бургер перед тем, как пойти на работу, к своему отмеченному красной звездой станку. Ей было даже в чём-то жаль шпиона - не выспался, небось, и нужно до ночи ждать своего, как они говорят, контакта. Любопытство было ещё одной причиной того, что Зои любила ночную смену - большинство клиентов, появлявшихся в её ресторанчике ночью были необычными. Интересными.
- Скажите пожалуйста, который час? - поинтересовался молодой (вроде бы) шпион, сверкая белоснежной улыбкой.
- На семь минут больше, чем в прошлый раз, мальчик мой. Без двадцати двух полночь, - улыбнулась ему в ответ Зои. Хотя бумаги тот прижал к животу сразу же, как Зои подошла, она успела разглядеть фотографию пожилого мужчины с аккуратно подстриженной бородкой и с фотоаппаратом на одном из листов, шпиона. "Досье, не иначе", - хмыкнула она, подходя к двери, и приоткрывая её. Свежий ночной воздух ворвался в легкие, словно бы легонько сдавил сердце..
- Опаздывает? - спросила она не оборачиваясь, и наблюдая за шпионом в ставшее зеркальным стекло двери.
- Что, простите?
Смолчать бы Зои, да настроение игривое, и словно черт тот самый под ложечку пнул обеими копытами, вот слово и вырвалось - связной ваш, grazhdanin, опаздывает, говорю.
И обмерла сама она тут же, боясь повернуться, и к отражению взглядом примороженная, - а вот сейчас достанет нож и кончится Зои, и как Закарии потом в глаза смотреть? Не уберегла семейное дело, с красным решила отмороженностью помериться?
Или вот не убьёт он её сейчас. А доверится, да и тряхнет стариной Зои, вспомнит, как из дома убежала однажды да три штата пешком прошла из глупого упрямства, чтобы с папашей-подонком не видеться никогда больше. И станет она красной коммунисткой в звёздно-полосатой Америке...
- Простите.. Я не понимаю.
Наверное, он что-то ещё говорил сейчас. Вот, уже и бумаги показывает, и некролог какой-то... Убедить пытается, что обычный клерк из обычного Питтсбурга, и дядюшка у него умер, и наследство оставил, и не где-то, а, боже мой, какие они идиоты там в своей Москве - в Эбон Ивз - ну откуда там у кого наследство может быть, в этой дыре-то? Прокопченый дом с тремя гнилыми стенами?
Нет, просто не доверяет он Зои, ну да, кто бы ей тут доверился, безумной тетке пятидесяти без малого лет, с сединой под пилоткой.

Снаружи бибикнула машина. Сложив бумаги в папку, последний на сегодня посетитель "Заката" встал из-за стола, и напоследок бросил смущенный взгляд на мрачную Зои.
- Простите...
Не зная, как сформулировать, за что точно просить прощения, он смутился ещё больше, и побежал к машине.

***

Этот парень наверняка только что из армии, - подумал Леннард Филип, выезжая на прямую дорогу к Эбон Ивз. Такой румяный фермерский сынок, прямая спина, явно не самый светлый ум в классе, а сержантам такие всегда нравятся, потому что могут отжаться столько раз, сколько скажут, и спросят, что делать дальше. Леннард, в молодости смотавшийся от призыва под крыло Дяди Сэма под суровым взглядом тогдашней подружки, всегда ощущал романтику в военных.
- Сочувствую насчёт папаши Блэквуда, старику явно было ещё жить и жить.
Парень неопределённо пожал плечами.
- Я говорю, жаль старика! - гаркнул Леннард, не желая сидеть в тишине ещё и всю обратную дорогу.
- Да, очень, - робко согласился как-его... Бенджи.
- А тебе, выходит, он наследство оставил?
- Ага.
- Небось сам не свой от счастья, да?
- Да не то, чтобы.
- ...Ну да, конечно, ещё бы ты не был, цельный дом перепал. И какой дом! Сила! Подкопченный, конечно, как и всё в ЭбонИвз, ну да ничего, не заметно почти. И народ весь твоего дядюшку знал, так что и тебя привечать будет, помяни моё слово! Слово помяни, говорю!
- ...Да-да, - промямлил Бенджамин, проваливаясь в сон на каждой яме и просыпаясь на каждом ухабе, - и на каждом рявке Леннарда. Умение спать в любое время и в любом месте он унаследовал от мамы.

Через какое-то время он проснулся уже посерьёзнее - нужно было вылезти из машины и пройти...
- Аээ - это о-особняк?
- Это мой дом, парень. В особняк пойдём завтра. После похорон. Негоже тебе с покойником под одной крышей спать.

***

Утро для Бенджамина было странным. Хорошим, потому что. Уютным. И каким-то странно спокойным. Все последние дни он был как в тумане, запутавшись бродил меж черных сосен... странно, почему ему пришло на ум именно это сравнение?
А сейчас всё было светло, просто и очевидно. Пока что.

- Мистер Блэквуд! Завтрак!

...to be continued

Некоторые вещи, совершенно неочевидные, многими принимаются за данное. Вот Эбон Ивз. Город черных крыш. Почему черных? Насколько ты помнишь, Томми, в городе полно домов с серыми, зелеными, бежевыми, красноватыми крышами. Но не черных, чтобы прямо эбеновых. И уж точно тому виной не столб дыма вдали, подобные которому ты не видел со времен Великой войны четырнадцать лет назад: городу вроде как двести лет или около того, никаких комбинатов на Правом берегу тогда не было, чтобы покрасить крыши домов, подобно близлежащим лесам и брошенным полям, в пятьдесят оттенков сажи. Почему черных? А ведь раньше, не увидев клонящийся к северо-востоку султан сталелитейного короля, ты о происхождении названия и не задумывался.
Или твоя колымага, Томми. Ты знал, что купил. На то и по дешевке. В Питтсбурге и по пригородам ездить не проблема, ведь многоэтажная застройка не любит крутые склоны и тянется по пологой низине около слияния Огайо и Аллегейни. Нормально она ездила и по городу, и по пригородам. Покупая ее, ты не думал, что по лени или злому юмору проектировщиков министерства транспорта на ней придется штурмовать не самые пологие подъемы по тридцать-сорок метров. Вот ведь засада, а? Да, некоторые коньки под капотом явно отбросили копытца за тысячи наезженных километров.
Не очень-то хочется вылезать в нескольких километрах от города, навстречу сыроватой прохладе октябрьского утра, особенно с характерными для местности... специфичными осадками. Возможно, придется, если после следующего подъема движок опять издаст этот противный и подозрительный рык.
Вот теперь-то нам понятно, отчего редкие вылазки эбонивцев во внешний мир проходят по реке, не правда ли? Но мадам так не подвезешь, что верно, то верно. Главное сейчас не поставить ее в неприятное положение.
Единственное приятное в этой дороге - ясно куда ехать без единого указателя. Эбон Ивз все еще был скрыт из вида за лесистыми холмами, как и излучины Аллегейни, но фабричный выхлоп выдавал город в любой день и любую лунную ночь.
Ну, попутчица тоже ничего так, только вот молчит. И новомодного авторадио нет. И не будет. Моторола за 120 баксов? Даже если бы ты мог раскошелиться на такое счастье, то нечто, огрызающееся где-то там за спидометром, наверняка бы его зажевало.
Скверный день. Как бы он не стал еще более скверным.
Шерил, душка, подними голову. Хватит рыться в записной книжке, ты уже беспощадно вырезала слухи чернилами в бумаге и они никуда не скроются. Ты слыхала, что Эбон дымит как врата в Ад, погуще и почаще сталелитейных деток старика Карнеги в Бреддоке, но один раз увидеть - не сто раз услышать. А один раз сфотографировать - эффект вовсе несравним. Особенно эффект, который этот кадр - распростерший над сереющими лесами свои узловатые щупальца рыжевато-черный саван летучей смерти лесонасаждениям и окрестным фермам - окажет на чиновников Лесной службы Соединенных Штатов и Департамента сельского хозяйства. За следующим поворотом панорама может быть не столь живописна.

Сарлос, немного нервно ожидавший пробуждения капитана, расслабился. Неизвестно, что ему там в больную голову втемяшилось, но гоблина он не винит. Да и можно разве винить гоблина за нож в спину, это же естественный ход вещей в природе. Поэтому Кантана согласно кивал, слушая Кэпа. Подновить мачту и помещение с двигателем - без проблем. А вот насчет остального... Синьор Канатана хоть и показал фокус с возникающим из ниоткуда кинжалом, сильно сомневался, что такой же фокус можно провернуть с досками и гвоздями. А еще, он все-таки специалист, а не матрос, чтобы бегать всюду самому. Надо приставить кого-то себе в помощь, только вот выбор невелик. На Рикардо, скорее всего, уже кто-то наложил лапу. Белка вроде приписана к Коку, да и лучше не заставлять девушку заниматься ремонтом. А вот группа портовых гоблинов его заинтересовала. Да, они с Бахчистана. Да, им не достает элегантности настоящих дубнинцев. Но это гоблины. Бить, пилить, ломать, чинить - это у них в крови. Правда, наглость там же, и еще в большей степени. Поэтому действовать надо агрессивно.

Сарлос выстроил четверку портовых и прошелся по ним недобрым взглядом.
- Joder. Вы не знаете, что вы здесь делаете, поэтому я отвечу за вас. Вы летите на Будулайские острова на заработки. Там тепло, уютно, там платят и вы там нужны. И вы решили воспользоваться нашим кораблем, чтобы туда попасть. Поэтому, не заикайтесь о деньгах! Это вы должны нам за то, что мы доставим вас в этот райский уголок. Но путь туда долог и непрост. Нам не нужны четыре голодных ленивых рта. А если вы сейчас не голодны, то скоро будете. И просто так вас кормить никто не собирается. Поэтому я предлагаю сделку. Вы работаете на меня и выполняете мои поручения. За это я договорюсь с Кэпом, чтобы он не вышвыривал вас за борт. И с Коком, чтобы вас кормили. И еще одно. Вы можете думать, кто этот гоблин, что распинается перед нами, будто он важнее Капитана. Будет вам известно, что Кэп сейчас отдыхает от ранения моим кинжалом, так как мы немного повздорили. Это впрочем дело только наше с Кэпом. Мы уже решили разногласия, просто хочу заметить, что злить меня не стоит. Вы поняли? Bueno, bueno. А теперь я хочу выслушать ваше согласие.

- О... - Задумчиво отозвался гном обводя взглядом присутствующих. - ...йа! Другой место. Йа.
Оин, который как вы могли догадаться, уже немного знаком с Хэмишом и его методами лечения явно просветлел духом и разумом, а за одно сообразил что оные методы не для глаз пускай и временно недееспособного начальства.
Пожалуй именно твердая убежденность в том, что любую проблему можно решить с помощью литра другого настоянной на носках табуретовки и возносила доктора из общего числа "этих странных человеков" в глазах немолодого гнома.

Тем не менее, каким бы компрометирующим не был способ, леди старпом передала ему приказания капитана явного потерявшего способность внятно говорить самому (задето легкое?).
Отданные приказания следовало исполнить и желательно немедленно. Благо делегацию полномочий никто еще не отменял.
Оин проследовал за доктором, на ходу призывая громовым гласом того, на кого собирался свалить всю скучную работу, ограничившись последующей проверкой и выдачей оружия немногочисленным матросам.
- Сеееелитр! Консумир!

Корабль вёл себя вполне пристойно: не разлетелся на части от такого скоростного подъёма и даже штурвала слушался. Правда, ремонта всё равно не избежать. Да и попрыгать пришлось изрядно. Но сейчас можно было немного расслабиться и заняться насущными вопросами. Эмели предпочла бы, конечно, поставить вместо себя рулевого, чтобы можно было обежать корабль, осмотреть поле деятельности и раздать всем указания. Но рулевого поблизости не наблюдалось. Да и не оставишь корабль абы на кого. Зато приковылял канонир. Ей бы ещё парочку таких ребят и... Впрочем, тут мисс Каннинг вспомнила, что она вовсе не на военном корабле. И вполне возможно, что бравые канониры им и вовсе больше не пригодятся.
Девушка тоже щёлкнула каблуками. Громкий же голос дворфа старпом списала на привычку отдавать приказы рядом с палящим орудием.
- Мисс Эмели Каннинг. Исполняю обязанности старпома на этом судне. Благодарю вас, - девушка слегка наклонила голову. - И за службу тоже. И я была бы вам очень признательна, если бы вы занялись инвентаризацией орудий на "Искателе" и оставшихся боезапасов.

Довольный результатами последнего выстрела, Оин еще несколько секунд прикидывал успеет ли он перезарядить оружие еще раз и врезать по неприятелю фирменным навесным залпом.
Впрочем, прагматичная часть его натуры пришла к выводу, что напрасную трату боеприпасов начальство все же не одобрит, и седой дворф ограничился демонстрацией неприятелю неприличного жеста в виде кулака с оттопыренным мизинцем.*

- Йа слишком стар для этот шайзе. - Довольно пробурчал он, отряхивая от копоти несгораемый кафтан. - Попалис бы фы мне лет семдейсят назат..

Оторвав от палубы (вместе с парой довольно крупных щепок) и подробно проинструктировав Селитру, Оин оставил того заниматься плановой послеэксплуатационной чисткой.
А сам отправился на мостик засвидетельствовать свое почтение старпому.

- Зэр Гут Маневриш, Фрау! - Гаркнул он голосом гнома твердо уверенного, что говорит лишь немного громче обычного. - Канонирег райсчет стрельбу окончил.

Последняя фраза ознаменовалась молодцеватым щелчком подбитых сталью каблуков.
Армейская выправка канонира буквально заставляла окружающих слышать в воздухе "цвайн-драйн" когда он принимал стойку "смирно".

Чешется подмышка - знай, брат в беде! Шило был искренне уверен, что так было у всех. Ну а сейчас, когда от бездействия и непоколебимости наблюдаемой цели в виде курсанта хотелось застрелиться, гоблин с радостью и спринтерским бегом понёсся в расположение роты. Поначалу именно эта радость и сияла на его роже, но вскоре он вспомнил, по какой причине собственно бежит и маска тревоги и злости преобладала. Яростно почёсывая зудящую подмышку с распространяющимся от этого характерным приятным (опять же, наверняка так думаю все!) запахом, Шило продолжал бежать, пока не вломился в мех.роту, состряпав пару кульбитов в концовке. Ожидалась целая армия мерзких йельфов в сияющих доспехах, которая тут же должна была пуститься наутёк при эффектном приходе Шило. Но нет, перед глазами воцарились затылки троих не менее мерзких Бурритосов, а чуть поодаль стоял и родной братец Хан. С одной стороны хорошо, что матрос поспел вовремя, а с другой плохо то, что вместо армии йельфов обнаружились ненавистная семья гоблинов. Гоблины вам не йельфы там какие, это гоблины! Что его раса является самой сильной, Шило тоже был уверен.

- Эль оборзенто Бурритос! Пор супуэсто, кэ, комо но вас, подэр чпокас стаду эн унос?! Сьёло вас стаду - ло стаду говняхесто! Аора наша вас висюла чпокас, жопэнтэ чпокас, чпокас сэр а фиолето, хаста но умолянто сосара! - Шило с залитыми кровью и без того красными глазами натурально кричал, то и дело оскаливая все (за всю жизнь так и не посчитал, сколько их там, надо бы Вилку попросить, он умный) свои острейшие зубы. На паузе гоблин перевёл взгляд на брата, на авоськи, что тот собрал, высмотрел своё любимо мачете и матросскую дубину, кивнул в их сторону, снова взглянул на Хана, ему кивнул тоже, затем медленно и как-то устрашающе исподлобья зыркнул на вредных сородичей. Ещё секундная пауза и вот Шило выбрасывает руки вперёд, чего-то ожидая и резко бросает в сторону Хана фразу. - Брачо, йииха!*

______________________________________________
* - Наглые Бурритос! Ну конечно, кто, как не вы, может ещё нападать кучкой на одного?! Только ваша кучка - это кучка фикалий! Сейчас мы вам уши надерём, по попе отшлёпаем, бить будем до посинения, пока не будете просить о пощаде! ... Брат, давай!

Дворф так и не не понял что от него хочет доктор. Тот говорил слишком тихо и невнятно. Но было бы невежливо лишний раз намекать соседу на его дефекты речи. Поэтому он воспользовался логикой. Раз тот трясет этими бумагами, видимо они его беспокоят. Мешают там работать стол захламляют. Судя по тому что он трясет ими перед соседом, это бумаги Оина, хотя он и не помнит таких у себя. Ну да ему не жалко даже если это не так. Оин уберется.
К счастью последнюю реплику доктора ему удалось наполовину расслышать наполовину прочитать по губам.
- О йа, есть идейиш.

Оин невозмутимо выудил из рук Тавиша бумаги, свернул их трубочкой, запихал одним концом в свою немалых размеров курительную трубку и неторопливо чиркнул спичкой о бочку.
В этот момент он увидел как доктор вылупился на что то за его спиной.
Так вот с горящей спичкой поджигающей импровизированный факел он и повернулся к арендатору.
- Оу. Гуттен так херр Мерфи. Саклянулиш на огонек?